06.01.2013 в 17:02
Пишет Ramiress:Морозко
Сурово-языческий вариант.
А мне так больше нравится))Баба.
Опять в его лесу – баба.
Хрен ли не сидится им по домам, этим замотанным в пять слоев шуб человекам?
Он смотрел из-за деревьев. Баба бродила по округе и молчала. Не аукала. Обычно аукают – ненавидит он этот звук.
Баба сделала еще пару кругов, потом села под дерево и зарыдала.
Блять.
Лучше бы аукала. Это куда мелодичнее.
- Сожру нахрен – перестанут ходить, - решил он и направился к бабе.
- Щас она решит, что ты не жрать ее собираешься, а насиловать, - ехидно заметила ворона с кроны ближайшей елки.
- Это почему еще? – огрызнулся он, высматривая взглядом мерзкую птицу.
- Так ты ж голый, - со знанием дела заметила ворона и перелетела на снег. Косо подскакала к нему и тюкнула клювом в палец.
Он матюгнулся, попытался ворону пнуть – но та его старый знакомый, отскакивать умеет, как и безопасное расстояние поддерживать.
- Не принято у них так, - добавила ворона.
- Уебки, - коротко прокомментировал он.
Поднял руки, сверху соткались рукава, на спину легла тяжелая ткань шубы.
- Да-да, - злорадно скакала вокруг ворона, - так определенно лучше! Теперь она тебя примет не просто за насильника, а за него же свихнувшегося!
Он исподлобья уставился на ворону и зашагал в ее сторону. Та, сотрясаясь от каркающего хохота, взлетела на березу и оттуда добавила:
- Пояс завяжи, говорю!
Он не глядя сунул в сторону березы средний палец, сам всматриваясь в то, как края шубы запахиваются и пояс завязывается на нем.
Ворона несла еще какую-то чушь, но он уже не слушал, шагая к бабе.
Сначала она хотела рыдать в колени. Но шуба была настолько толстой, что согнуться более чем на девяносто градусов возможным не представлялось. Поэтому она просто сидела в вышеозначенном градусе, вытирая слезы варежками.
Вскоре те покрылись ледяной коркой и стали царапать щеки.
«Так даже лучше» - скорбно думала она, «мой труп найдут здесь исцарапанным, загнанным и несчастным, и поймут, что…»
Здесь мысль всегда стопорилась. Она никак не могла придумать, что же подлые родственники должны будут понять.
Мачеха, выгоняя ее в лес «в поисках смысла», причину действий имела вполне определенную – лишний рот в лице Насти ей был не нужен. Оно и понятно – родная дочь мачехи, Марфуша, продовольствия поглощала как небольшое такое стадо коров. Стаду же по объему она и соответствовала.
До леса Настю вежливо провожал любовник мачехи. Мерзкий мужичонка с тонкими усиками. Вежливость сочилась изо всех дыр: «поймешь, наконец, смысл своей жизни, а заодно и волки сыты останутся».
Волки. «Между прочим», - думала Настя, рыдая, - «логичнее было бы волкам Марфушу подкинуть – сыты были бы до следующей зимы».
Дальше мысли катились в сторону собственной печальнейшей судьбы, над которой вместе с Настей, не зная того, скорбели Добрые Люди Мира Сего. Да, - соглашались Люди, - они ужасно обошлись с тобой. Бедная девочка. Бедная маленькая девочка, они совсем тебя не ценили, не видели сокровищницы твоей души, не…
- Эй, девка!
Настя подавилась всхлипом и подняла голову. Перед ней стоял странный седой мужик. Шуба напоминала женскую, как из города, Настя аж залюбовалась. Потом дошло, что не на шубу смотреть надо, а на ноги. Стоял мужик на снегу босым.
В середине января. В тридцатиградусный мороз.
«Сумасшедший», - поняла она, - «из дома скорби с соседнего поселка».
Где-то неподалеку зашлась надрывным карканьем ворона.
Ветер колыхнул полы шубы, обнаружив и отсутствие штанов ниже колена. Настя усомнилась, что и выше они были – хотя с психа станется.
«Понятно», - подумала она, - «он меня убьет и изнасилует».
Воронье карканье перешло в совсем немыслимый спектр, мужик что-то буркнул под нос, и с соседнего дерева рухнул сугроб. Из сугроба, покашливая, выкарабкалась черная птица и задала стрекоча.
- Какого хрена ты здесь делаешь? – спросил мужик.
Насте пришлось снова отвлечься от своего воображаемого трупа.
Она вспомнила, что здесь делает, и снова зарыдала в ледяные варежки.
Мужик громко схаркнул, тонко намекнув на свое отношение к подобным ответам.
- Сижу, - надрывно выдала Настя, - отдыхаю.
А вдруг у него в кармане еще и нож? Ну или стекло? Или льдина, на худой конец? Льдины они вон какие сейчас, в прошлый раз случайно по краю чиркнула, так из пальца кровь долго не останавливалась.
Говорят, сумасшедших злить нельзя. Вот только как разберешь, что его разозлить может?
- Пошла вон, - раздраженно велел мужик, - в другом месте отдыхай.
Она снова зарыдала. Даже маньяки, даже маньяки не хотят принять ее исстрадавшуюся душу! О жестокий мир! Нет ей места в нем! Нигде ее не любят и не ждут!..
«Какого хрена эта дура башкой об ствол долбится?» - подумал он.
«Бабы – они все такие», - уверенно сообщила ворона. – «Кто их разберет».
Неадекватная, короче. А заморожу ка я ее – решил он. Оптимизма прибавилось. Мороженую человечину есть приятно, она мягкая, рыхлая. Только найти сложновато, обычно люди так далеко в его владения не заходят, да и к смерти столь упоенно не взывают. Кто он такой, чтоб отказывать? Заморозит.
Он облизнулся. Снежинки стали колючими. Ветер – резким. С каждой минутой даже воздух становился как-будто острым на ощупь.
Будь где-то рядом градусник, он бы неумолимо опускался за сорока.
Ворона, знакомая с повадками хозяина зимы, усердно работала крыльями, отлетая как можно дальше.
Настя ощутила, что ледяной коркой покрываются уже щеки. Нос почти перестал ощущаться, да и с подбородка чувствительность медленно уходила.
«Все», - решила она, - «я умру от обморожения».
Умрешь как миленькая, - злорадно подумал хозяин зимы. И, не удержавшись, сказал вслух:
- Тепло ли тебе, девица?
Настя, погруженная в черные мысли, буркнула:
- Тепло.
У него заскрипели зубы. Заскрипел вокруг снег, воздух сжался.
- Тепло ли тебе, лапушка? – процедил он.
- Тепло, - скорбно отозвалась эта дрянь, - даже жарко.
Губы постепенно тоже немели, ресницы слипались от дыхания, почти сразу же застывающего.
- Тепло, значит?! – рявкнул он.
Температура скакнула разом на десять градусов вниз. Ответить Настя уже не могла.
Очнулась она от того, что упала и ударилась виском обо что-то жесткое.
Попыталась сжать пальцы на руках, те отозвались болью, она заскулила.
- Что еще за хрень?! – зарычал голос из соседней комнаты.
Когда дверь чулана распахнулась, Настя резко осознала, что труп – не самый лучший вариант будущего.
- Нет, ты представляешь! – он мерил широкими озлобленными шагами ледяную гладь озера. – Взяла и ожила! Оттаяла и ожила, сука! Здесь ей, блять, не живется – и в гробу не лежится!
- Может, это от того, что ты не в гроб клал, а в погреб? – меланхолично интересовалось озеро.
- Не придирайся к метафорам! – огрызнулся он.
Бухнулся на лед, побарабанил пальцами о темную зеркальную поверхность.
- И что ты намерен делать? – протянуло озеро.
- Буду ждать, пока свалит, - ответил он, растягиваясь по льду. – Я ей велел мне жратву заделать. Кровать перестелить. Балки отполировать.
- Бесплатная рабочая сила – это удобно, - с зевком согласилось озеро.
- О-о-о! – восторженно протягивала она после очередного предмета интерьера.
Дом был ледяной, целиком и полностью. Полы испещрены царапинами от когтей, оно и понятно. Сама Настя все время скользила, и по комнатам передвигалась, держась за стены. Те были шершавее пола, хоть какую-то поддержку давали.
Почему-то до нее только сейчас дошло, кого она встретила в лесу. Не то чтобы совсем маньяк и псих, но нечто отдаленно похожее.
В деревне часто говорили о хозяине зимы, но вживую его обычно не видели. А если кто и видел, то рассказать потом уж вряд ли мог. Детей им пугали маленьких даже летом – мол, забредешь далеко в чащу, а там власть тепла уже не та. Сгинешь.
Но то в детстве. А теперь вот, отвергнутая всеми, она сама пришла…
Настя отвлеклась на рисунки в стекле. Стекло тоже было изо льда. Рисунки были не обычные, не как всегда мороз окошки раскрашивает, а куда более изощренные, расписные.
Мужик, оказавшийся хозяином зимы, назвался Гелу. Назвался, выматерил Настю, а потом препоручил ей кучу дел и ушел, громко хлопнув дверью. По стене аж трещина прошла. Но сейчас вон не видно уже – затянулась что ли?
Настя, приободренная, направилась к спальне, чтобы еще и там повосторгаться снежным покрывалом, а заодно и взбить его.
Теперь, раз Гелу оказался так добр к ней, она… она останется у него жить! Вот так!
Снежная перина легко взлетала в воздух и опускалась, перемешивая. Хозяин зимы еще не знал, в каком пугающе привлекательном свете он умудрился предстать.
Когда Гелу вернулся домой, он мягко прикрыл дверь, потянул носом холодный воздух, шагнул в комнату и…
- Какого хрена, блять?!
Эта тварь, у которой даже хромосомы не попытались блеснуть оригинальностью, не предприняла ровным счетом ничего. Работу она сделала – он опрометью пометался по комнатам, проверяя. И не свалила. Не свалила, дрянь!
Он с воем вихрем вылетел в трубу.
Пурга шуршала по лесу, животные попрятались. Деревья натужно скрипели под порывами ветра.
Хозяин зимы, кружась с раскрытыми руками, предавался эйфории.
Разглядеть его человеческие очертания было сейчас невозможно. Непонятно было, где заканчиваются его волосы и начинается метель, где его руки граничат с серью неба.
Его вой смешивался с воем ветра в кронах деревьев.
Когда метель слегка улеглась и уже не с такой силой обметала землю, Гелу остался под слоем снега. Снег был упоительно теплый, мокрый и мягкий.
- Не всегда все так плохо, как кажется, - сообщил хозяин зимы снегу, - иногда стоит быть оптимистичней.
- Странно слышать это от тебя, - заметил снег. – Сожрал что ли кого?
- Лучше, - он потянулся.
Вчера он решил так – раз баба не уходит сама, надо ее выгнать. Но так, чтобы рыдать снова не начала, у него к тому времени уже уши завяли от новых залпов.
Тогда он сообщил ей, что отныне за доброту ее судьба будет благосклонна, всюду ей будет удача, дорога и казенный дом – короче, как лет пятьдесят назад учила пришлая гадалка. Чтобы баба не усомнилась, он дал ей шубу, сани, мешок драгоценностей и еще проводил до сакральной березы, у которой они встретились. Иди себе с Богом, - сказал он, до последнего сдерживаясь, чтобы не уточнить, куда именно бабе следует идти.
- А людей нынче что-то много стало по лесу бродить, - заметил снег, перекатываясь и поблескивая.
- Больше, надеюсь, не станут, - отозвался Гелу.
- Да нет, я имею в виду, что сейчас еще кто-то бродит.
- Что?!
Он подорвался с места, только снежные искры разлетелись.
Баба.
Баба.
В его лесу.
Снова.
Под той же березой.
Чем им там, блять, намазано?!
Он размашисто шагал по сугробам, по ходу теряя остатки доброго расположения духа.
Вот закончился частокол ветвей, и он вышел на протоптанную полянку.
Под деревом сидела баба.
Но другая.
Он обвел ее взглядом, а потом растянулся в широком оскале.
- А это вы хозяин зимы? – постукивая валенками друг о друга, спросила баба.
- Я-а-а-а, - блаженно протянул он, не сводя глаз с толстых розовых щек, пухлых рук и ляжек.
- А мне, того, тепло, - заискивающе намекнула Марфа.
Он упоенно облизнулся.
Ночью, когда труп оттаял, трапеза состоялась пышная.
Гелу, чего с ним давно не случалось, остался сытым. И довольным, настолько, что даже пригласил на совместную трапезу окрестных волков.
И жили они долго и счастливо, как говорится.
URL записиСурово-языческий вариант.
А мне так больше нравится))Баба.
Опять в его лесу – баба.
Хрен ли не сидится им по домам, этим замотанным в пять слоев шуб человекам?
Он смотрел из-за деревьев. Баба бродила по округе и молчала. Не аукала. Обычно аукают – ненавидит он этот звук.
Баба сделала еще пару кругов, потом села под дерево и зарыдала.
Блять.
Лучше бы аукала. Это куда мелодичнее.
- Сожру нахрен – перестанут ходить, - решил он и направился к бабе.
- Щас она решит, что ты не жрать ее собираешься, а насиловать, - ехидно заметила ворона с кроны ближайшей елки.
- Это почему еще? – огрызнулся он, высматривая взглядом мерзкую птицу.
- Так ты ж голый, - со знанием дела заметила ворона и перелетела на снег. Косо подскакала к нему и тюкнула клювом в палец.
Он матюгнулся, попытался ворону пнуть – но та его старый знакомый, отскакивать умеет, как и безопасное расстояние поддерживать.
- Не принято у них так, - добавила ворона.
- Уебки, - коротко прокомментировал он.
Поднял руки, сверху соткались рукава, на спину легла тяжелая ткань шубы.
- Да-да, - злорадно скакала вокруг ворона, - так определенно лучше! Теперь она тебя примет не просто за насильника, а за него же свихнувшегося!
Он исподлобья уставился на ворону и зашагал в ее сторону. Та, сотрясаясь от каркающего хохота, взлетела на березу и оттуда добавила:
- Пояс завяжи, говорю!
Он не глядя сунул в сторону березы средний палец, сам всматриваясь в то, как края шубы запахиваются и пояс завязывается на нем.
Ворона несла еще какую-то чушь, но он уже не слушал, шагая к бабе.
Сначала она хотела рыдать в колени. Но шуба была настолько толстой, что согнуться более чем на девяносто градусов возможным не представлялось. Поэтому она просто сидела в вышеозначенном градусе, вытирая слезы варежками.
Вскоре те покрылись ледяной коркой и стали царапать щеки.
«Так даже лучше» - скорбно думала она, «мой труп найдут здесь исцарапанным, загнанным и несчастным, и поймут, что…»
Здесь мысль всегда стопорилась. Она никак не могла придумать, что же подлые родственники должны будут понять.
Мачеха, выгоняя ее в лес «в поисках смысла», причину действий имела вполне определенную – лишний рот в лице Насти ей был не нужен. Оно и понятно – родная дочь мачехи, Марфуша, продовольствия поглощала как небольшое такое стадо коров. Стаду же по объему она и соответствовала.
До леса Настю вежливо провожал любовник мачехи. Мерзкий мужичонка с тонкими усиками. Вежливость сочилась изо всех дыр: «поймешь, наконец, смысл своей жизни, а заодно и волки сыты останутся».
Волки. «Между прочим», - думала Настя, рыдая, - «логичнее было бы волкам Марфушу подкинуть – сыты были бы до следующей зимы».
Дальше мысли катились в сторону собственной печальнейшей судьбы, над которой вместе с Настей, не зная того, скорбели Добрые Люди Мира Сего. Да, - соглашались Люди, - они ужасно обошлись с тобой. Бедная девочка. Бедная маленькая девочка, они совсем тебя не ценили, не видели сокровищницы твоей души, не…
- Эй, девка!
Настя подавилась всхлипом и подняла голову. Перед ней стоял странный седой мужик. Шуба напоминала женскую, как из города, Настя аж залюбовалась. Потом дошло, что не на шубу смотреть надо, а на ноги. Стоял мужик на снегу босым.
В середине января. В тридцатиградусный мороз.
«Сумасшедший», - поняла она, - «из дома скорби с соседнего поселка».
Где-то неподалеку зашлась надрывным карканьем ворона.
Ветер колыхнул полы шубы, обнаружив и отсутствие штанов ниже колена. Настя усомнилась, что и выше они были – хотя с психа станется.
«Понятно», - подумала она, - «он меня убьет и изнасилует».
Воронье карканье перешло в совсем немыслимый спектр, мужик что-то буркнул под нос, и с соседнего дерева рухнул сугроб. Из сугроба, покашливая, выкарабкалась черная птица и задала стрекоча.
- Какого хрена ты здесь делаешь? – спросил мужик.
Насте пришлось снова отвлечься от своего воображаемого трупа.
Она вспомнила, что здесь делает, и снова зарыдала в ледяные варежки.
Мужик громко схаркнул, тонко намекнув на свое отношение к подобным ответам.
- Сижу, - надрывно выдала Настя, - отдыхаю.
А вдруг у него в кармане еще и нож? Ну или стекло? Или льдина, на худой конец? Льдины они вон какие сейчас, в прошлый раз случайно по краю чиркнула, так из пальца кровь долго не останавливалась.
Говорят, сумасшедших злить нельзя. Вот только как разберешь, что его разозлить может?
- Пошла вон, - раздраженно велел мужик, - в другом месте отдыхай.
Она снова зарыдала. Даже маньяки, даже маньяки не хотят принять ее исстрадавшуюся душу! О жестокий мир! Нет ей места в нем! Нигде ее не любят и не ждут!..
«Какого хрена эта дура башкой об ствол долбится?» - подумал он.
«Бабы – они все такие», - уверенно сообщила ворона. – «Кто их разберет».
Неадекватная, короче. А заморожу ка я ее – решил он. Оптимизма прибавилось. Мороженую человечину есть приятно, она мягкая, рыхлая. Только найти сложновато, обычно люди так далеко в его владения не заходят, да и к смерти столь упоенно не взывают. Кто он такой, чтоб отказывать? Заморозит.
Он облизнулся. Снежинки стали колючими. Ветер – резким. С каждой минутой даже воздух становился как-будто острым на ощупь.
Будь где-то рядом градусник, он бы неумолимо опускался за сорока.
Ворона, знакомая с повадками хозяина зимы, усердно работала крыльями, отлетая как можно дальше.
Настя ощутила, что ледяной коркой покрываются уже щеки. Нос почти перестал ощущаться, да и с подбородка чувствительность медленно уходила.
«Все», - решила она, - «я умру от обморожения».
Умрешь как миленькая, - злорадно подумал хозяин зимы. И, не удержавшись, сказал вслух:
- Тепло ли тебе, девица?
Настя, погруженная в черные мысли, буркнула:
- Тепло.
У него заскрипели зубы. Заскрипел вокруг снег, воздух сжался.
- Тепло ли тебе, лапушка? – процедил он.
- Тепло, - скорбно отозвалась эта дрянь, - даже жарко.
Губы постепенно тоже немели, ресницы слипались от дыхания, почти сразу же застывающего.
- Тепло, значит?! – рявкнул он.
Температура скакнула разом на десять градусов вниз. Ответить Настя уже не могла.
Очнулась она от того, что упала и ударилась виском обо что-то жесткое.
Попыталась сжать пальцы на руках, те отозвались болью, она заскулила.
- Что еще за хрень?! – зарычал голос из соседней комнаты.
Когда дверь чулана распахнулась, Настя резко осознала, что труп – не самый лучший вариант будущего.
- Нет, ты представляешь! – он мерил широкими озлобленными шагами ледяную гладь озера. – Взяла и ожила! Оттаяла и ожила, сука! Здесь ей, блять, не живется – и в гробу не лежится!
- Может, это от того, что ты не в гроб клал, а в погреб? – меланхолично интересовалось озеро.
- Не придирайся к метафорам! – огрызнулся он.
Бухнулся на лед, побарабанил пальцами о темную зеркальную поверхность.
- И что ты намерен делать? – протянуло озеро.
- Буду ждать, пока свалит, - ответил он, растягиваясь по льду. – Я ей велел мне жратву заделать. Кровать перестелить. Балки отполировать.
- Бесплатная рабочая сила – это удобно, - с зевком согласилось озеро.
- О-о-о! – восторженно протягивала она после очередного предмета интерьера.
Дом был ледяной, целиком и полностью. Полы испещрены царапинами от когтей, оно и понятно. Сама Настя все время скользила, и по комнатам передвигалась, держась за стены. Те были шершавее пола, хоть какую-то поддержку давали.
Почему-то до нее только сейчас дошло, кого она встретила в лесу. Не то чтобы совсем маньяк и псих, но нечто отдаленно похожее.
В деревне часто говорили о хозяине зимы, но вживую его обычно не видели. А если кто и видел, то рассказать потом уж вряд ли мог. Детей им пугали маленьких даже летом – мол, забредешь далеко в чащу, а там власть тепла уже не та. Сгинешь.
Но то в детстве. А теперь вот, отвергнутая всеми, она сама пришла…
Настя отвлеклась на рисунки в стекле. Стекло тоже было изо льда. Рисунки были не обычные, не как всегда мороз окошки раскрашивает, а куда более изощренные, расписные.
Мужик, оказавшийся хозяином зимы, назвался Гелу. Назвался, выматерил Настю, а потом препоручил ей кучу дел и ушел, громко хлопнув дверью. По стене аж трещина прошла. Но сейчас вон не видно уже – затянулась что ли?
Настя, приободренная, направилась к спальне, чтобы еще и там повосторгаться снежным покрывалом, а заодно и взбить его.
Теперь, раз Гелу оказался так добр к ней, она… она останется у него жить! Вот так!
Снежная перина легко взлетала в воздух и опускалась, перемешивая. Хозяин зимы еще не знал, в каком пугающе привлекательном свете он умудрился предстать.
Когда Гелу вернулся домой, он мягко прикрыл дверь, потянул носом холодный воздух, шагнул в комнату и…
- Какого хрена, блять?!
Эта тварь, у которой даже хромосомы не попытались блеснуть оригинальностью, не предприняла ровным счетом ничего. Работу она сделала – он опрометью пометался по комнатам, проверяя. И не свалила. Не свалила, дрянь!
Он с воем вихрем вылетел в трубу.
Пурга шуршала по лесу, животные попрятались. Деревья натужно скрипели под порывами ветра.
Хозяин зимы, кружась с раскрытыми руками, предавался эйфории.
Разглядеть его человеческие очертания было сейчас невозможно. Непонятно было, где заканчиваются его волосы и начинается метель, где его руки граничат с серью неба.
Его вой смешивался с воем ветра в кронах деревьев.
Когда метель слегка улеглась и уже не с такой силой обметала землю, Гелу остался под слоем снега. Снег был упоительно теплый, мокрый и мягкий.
- Не всегда все так плохо, как кажется, - сообщил хозяин зимы снегу, - иногда стоит быть оптимистичней.
- Странно слышать это от тебя, - заметил снег. – Сожрал что ли кого?
- Лучше, - он потянулся.
Вчера он решил так – раз баба не уходит сама, надо ее выгнать. Но так, чтобы рыдать снова не начала, у него к тому времени уже уши завяли от новых залпов.
Тогда он сообщил ей, что отныне за доброту ее судьба будет благосклонна, всюду ей будет удача, дорога и казенный дом – короче, как лет пятьдесят назад учила пришлая гадалка. Чтобы баба не усомнилась, он дал ей шубу, сани, мешок драгоценностей и еще проводил до сакральной березы, у которой они встретились. Иди себе с Богом, - сказал он, до последнего сдерживаясь, чтобы не уточнить, куда именно бабе следует идти.
- А людей нынче что-то много стало по лесу бродить, - заметил снег, перекатываясь и поблескивая.
- Больше, надеюсь, не станут, - отозвался Гелу.
- Да нет, я имею в виду, что сейчас еще кто-то бродит.
- Что?!
Он подорвался с места, только снежные искры разлетелись.
Баба.
Баба.
В его лесу.
Снова.
Под той же березой.
Чем им там, блять, намазано?!
Он размашисто шагал по сугробам, по ходу теряя остатки доброго расположения духа.
Вот закончился частокол ветвей, и он вышел на протоптанную полянку.
Под деревом сидела баба.
Но другая.
Он обвел ее взглядом, а потом растянулся в широком оскале.
- А это вы хозяин зимы? – постукивая валенками друг о друга, спросила баба.
- Я-а-а-а, - блаженно протянул он, не сводя глаз с толстых розовых щек, пухлых рук и ляжек.
- А мне, того, тепло, - заискивающе намекнула Марфа.
Он упоенно облизнулся.
Ночью, когда труп оттаял, трапеза состоялась пышная.
Гелу, чего с ним давно не случалось, остался сытым. И довольным, настолько, что даже пригласил на совместную трапезу окрестных волков.
И жили они долго и счастливо, как говорится.